Как часто перед исповедью люди, прожившие жизнь (быть может, перед последней своей исповедью), не могут ясно увидеть и назвать свой грех, понять, почувствовать, что отлучает их от Бога.
Пересматриваем перечень грехов, делаем выписки, прочитываем с холодным сердцем, как будто не свои. Или произносим: «Словом, делом и помышлением» — хорошо еще, если с сокрушением о своей слепоте духовной, невнимательности, нерадении. А кто-то, может быть, и этой слепоты не сознает.
А дети видят. Даже не отроки — младенцы по нашим понятиям. Те, которых и причащают-то без исповеди. Какие у них могут быть грехи? А они видят (напрасно считают их несмышлеными). На чистом полотне малейшее пятно видно, при свете Божием пылинка заметна.
«Помню многие моменты своего детства. Помню себя сидящей на высоком детском стульчике и помню мое пер¬вое тщеславие. Мне первый раз дали ложку и показали, как самостоятельно надо есть. И мне хотелось, чтобы все видели, что я сама ем. А потом меня упрекала совесть за это, и я чувствовала вину перед Богом», — вспоминала монахиня Сергия (Клименко). До самой старости не забыла детского греха. Какой тут грех?- скажут взрослые. А ребенок видит.
«Даже с младенческих лет наши сердечки уже чувствовали, что хорошо, что худо, — писал в книге своих воспоминаний митрополит Вениамин (Федченков). — Я знаю несколько таких случаев. Из них вспомню лишь об одном.
Как-то ворона кружилась над нашими цыплятами. Мать, услышавши испуганный крик наседки-курицы, говорит мне:
— Ваня, беги, посмотри, что там с цыплятами!
— Мама! Пошли Мишу, — лениво отозвался я.
Кажется, мать сама побежала на помощь.
Через какой-нибудь час я стоял перед окном соседнего дома, где жила многодетная семья лакея. Его жена, Анна, уви¬девши внизу своего телка, гулявшего, где ему не следовало, говорит мне, указывая на виновника:
— Ваня, поди вороти теленка.
И я мгновенно побежал туда. Почему? Я тогда, еще пятилетним ребенком, вспомнил, как только что отказал родной матери о цыплятах, а исполнил желание чужой женщины. Моя маленькая совесть тогда же спросила меня: почему так? И я понял: перед чужим человеком мне хотелось выхвалиться, вот-де я какой хороший! Тщеславие уже работало тогда… Воротился я опять под окно за „наградой» и получил спасибо. А факт запомнился совестью на всю жизнь».
Тщеславие — страсть многообразная, тонкая, часто скрытая, трудно уловимая, подобная троерожнику, который всегда обращается одним концом кверху (преподобный Иоанн Лествичиик), или луковица, которая при снятии одного покрова оказывается покрытая другим (преподобный Иоанн Кассиан Римлянин), — тем более дивно, что ребенку открыто это замаскированное зло.
Чувствуют дети греховность всякой неправды и даже полуправды, замечают фальшь и лукавство, даже если не знают этих слов. Даже если по-видимому во благо так делают: чтобы не обидеть, не огорчить. Даже если никто никогда не узнает, никто не пострадает. Не потому ли ложатся тяжестью эти малые согрешения на душу, еще не отягченную, не замутненную другими грехами, что чувствует ребенок над собой Всевидящее Око, Которому открыто все. И помнит потом эти малые неправды иногда всю жизнь, как описано в старинном рассказе.
Я была еще маленькой девочкой, когда однажды солгала — и не на словах, а на деле. Эта ложь до настоящего времени является постоянным упреком моей совести. Сердце наполняется и сейчас глубокой печалью, лишь только я вспоминаю об этом.
Однажды ожидали мы гостей.
Моя мама, делавшая для их приема всевозможные приготовления, принесла в кухню фарфоровую сахарницу и поставила ее на стол. Потом, достав обернутую в темно-синюю бумагу сахарную голову, отбила самый конец ее и стала колоть с помощью большого ножа и молотка на шестигранные, ровные кусочки.
Я с особенным удовольствием наблюдала за этим занятием, потому что то тут, то там отскакивали сахарные кусочки, которые мне позволено было собирать и есть.
В это время мама моя была вызвана кем-то на минуту из кухни. Я схватила скорее нож и молоток, хотя это мне было запрещено, и попробовала колоть сахар. Я подняла молоток и ударила, но так неловко, что попала вместо ножа по сахарнице и отбила ручку.
Конечно, я испугалась. Испугалась потому, что сахарница была из дорогого фарфора, и мама ею дорожила. А главное — потому, что я проявила непослушание.
Делать было нечего. Я решила скрыть следы своего преступления, быстро приложила ручку к сахарнице и повернула ее к стене так, чтобы трещина не была заметна. Едва успела я это сделать, как пришла мама и стала продолжать свою работу,
О, если бы я тогда послушала голос своей совести и созналась бы в своем непослушании и проступке.
Но я ничего не говорила, успокаивая себя так: “подожди, ты всегда и после можешь ей об этом сказать”.
Моя мама продолжала колоть сахар. Но вот довольно сильным ударом молотка она слегка толкнула стол, и ручка сахарницы отпала.
Если бы моя добрая мама в эту минуту взглянула на меня, она догадалась бы, кто виноват в случившемся.
Но она только сказала:
— Я не могу понять, почему ручка от такого легкого сотрясения стола могла отбиться? С моей стороны было большой неосторожностью поставить сахарницу так близко к стене.
Я была уже готова сказать:
— Не ты, милая мама, а я была неосторожна и к тому же непослушна!
Но опять промолчала,, успокаивая себя:.
— Бесполезно говорить об этом, все равно уже не починишь сахарницу.
Я искала, чем успокоить свою нечистую совесть, и утешивала мыслью, что в сущности я не сказала никакой неправды однако своим молчанием я дала маме поверить, что я невиновна, и тем самым обманула ее,,
Через несколько месяцев после этого случая моя мама тяжело заболела и, чтобы ей было больше покоя, меня отвезли к родственникам. Вскоре за мной приехал отец, и глубоко опечаленный, сообщил, что мама скоро умрет, и я должна проститься с ней.
При мысли потерять мою милую мамочку я опять вспомнила, как обманула ее.
“Теперь я должна обо всем рассказать маме,” — твердо решила я в дороге. Но по приезде домой, когда я прибежала к маме, она лежала в постели и была так слаба, что мне не позволили говорить с ней. Я могла только поцеловать ее и сейчас же выйти из комнаты.
В ту же ночь моя дорогая мама умерла.
Горькими слезами раскаяния плакала я, когда увиделя свою дорогую маму такой бледной и холодной. Она уже меня больше не слышала, я уже больше не могла ей сказать, что я ей солгала, ─ ей, которая меня так любила!
Многие годы прошли с техо пор, но каждый раз, когда я приезжаю в родительский дом навестить своего отца и вижу на столе сахарницу, встает передо мной мой грех с новой силой и печалит мое сердце, огорчает до глубины души.
Я верю, что Бог простил мое прегрешенье, открыто на исповеди, но я-то сама не могу его себе простить.
Каждый раз, когда я замечаю мальчика или девочку, которые хотя бы даже в шутку стараются обмануть другого, острая боль пронзает мне сердце.
Да, я всех вас искренно прошу никогда не совершать и не говорить лжи. Бойтесь лжи без слов и со словами.”
Будем помнить, дорогие ребята, что всегда и всем нужно говорить только правду!
В. С. По книге «Честное слово»
«Благовестник» №22, 2017 г.
Из книги «Монастырский благовестник. Том 4»
(227)